[Радомир]

Ольга Матыцина.

Про Кирилла из Донецка.


У него нога в бинтах
И болит, конечно, рана,
Но в мальчишеских словах
Только гордость, как ни странно.
Он не думал даже ныть
И без всякого апломба,
Мальчик нас учил, как жить,
Как спасаться, если бомбы…
Пусть немного бледноват,
Но слова невозмутимы,
Знает он куда бежать,
Если бахнет, если мины.
Восемь лет он, как мишень,
На него идёт охота,
Восемь лет и каждый день
Жизнь на линии исхода.
Восемь лет войны урок,
Восемь лет, как бесконечность,
Для ребёнка – это срок,
Для ребёнка – это вечность.

Мальчик нас учил не зря,
Он живой, срастутся кости,
Мальчик, раненый вчера,
Нам рассказывал без злости
Про войну, как выживать,
Если бомбы и осколки…
Он не хочет умирать
Мальчик в беленькой футболке.

Я сегодня за него,
За Кирилла из Донецка,
Десять лет ему всего,
Восемь лет из них не детских.
За него, таких, как он,
За детей славянской расы.
Почему молчит ООН -
Восемь лет гремят фугасы?
Почему молчит Берлин?
Он-то знает, он учёный,
Что такое русский мир,
Православный и сплочённый.
Неужели всё забыл,
Неужели амнезия,
Что фашизм с людьми творил?
Немцы снова, как глухие.
Вам напомнить, может быть,
В 45-ом месяц майский.
Мальчик Кира хочет жить,
Как любой дер юн германский!

[Радомир]

Александр Михайлович Габриэль.

Из окна второго этажа.


Ветрено. Дождливо. Неприкаянно.
Вечер стянут вязкой пеленой.
И играют в Авеля и Каина
холод с календарною весной.
Никого счастливее не делая:
ни дома, ни землю, ни людей,
морось кокаиновая белая
заползает в ноздри площадей.
Небо над землёй в полёте бреющем
проплывает, тучами дрожа...
И глядит поэт на это зрелище
из окна второго этажа.
По вселенным недоступным странствуя,
он воссоздает в своем мирке
время, совмещенное пространственно
с шариковой ручкою в руке.
И болят без меры раной колотой
беды, что случились на веку...

Дождь пронзает стены. Входит в комнату.
И кристаллизуется в строку.

[Радомир]

Константин Камень.

Белый свет товарища Сухова.


Катерина Матвеевна, бросьте печалиться, милая.
Через пару неделек тревожных, песочных ночей,
Я, надеюсь, вернусь к вам, тоска вы моя журавлиная,
Разогнав по пустыне остатки бандюг-басмачей.
Ох и солнышко здесь! Боже ж мой! Ну, как есть, окаянное!
Шпарит так, что, иной раз, круги белым снегом в глазах.
Лишь спасает любовь, Катерина Матвеевна, к вам постоянная,
Да звезда пролетарская в паре вон с той, в небесах...
...Извиняюсь, заминочка вышла. Непру'ха, ну, та ещё!..
Не дают отдохнуть ни минуты! Хоть я отставной!
Попросили меня проводить группу местных товарищей
До Педжента. Не долго. Как только управлюсь - домой.
Не приказ, знамо дело. Безделица. Малая просьбица...
За семь лет, семь веков, за семь жизней я к "просьбам" привык.
По дороге, хоть будет с кем ласквым словом обмолвиться.
И словами смочить пересохший от жажды кадык.
Сколь ещё мне по белому свету заданий отмерянно?...

То Баграм, то Аргун, то Алеппо, то снова Кавказ...
Что поделаешь, радость моя, Катерина Матвеевна...

У спецназа...да, что тут сказать...
Есть работа такая - Спецназ.

******* ******* ******* *******

Дорогая моя, свет души, Катерина Матвеевна!
Вы, как белая лебедь средь белых, воздушных берёз!
Я вернусь! Я, конечно, вернусь к вам, годами отбеленный
И не буду стесняться скупых, нерастраченных слёз.
Будет дождик грибной к нам в окошко стучаться рассеянно,
Босиком будут наши детишки по лужам скакать.
Ну, а я... как всегда, жизнь моя, Катерина Матвеевна,

Буду Белое Солнце во сне, по ночам вспоминать.

[Радомир]

Александр Моисеевич Городницкий.

Вспомним блокадные скорбные были.


Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав ее немцам без боя.
Голос сирены, поющей тревожно,
Камни, седые от пыли.
Так бы и мы поступили, возможно,
Если бы чехами были.
Горькой истории грустные вехи,
Шум пискаревской дубравы.
Правы, возможно, разумные чехи -
Мы, вероятно, не правы.
Правы бельгийцы, мне искренне жаль их, -
Брюгге без выстрела брошен.
Правы влюбленные в жизнь парижане,
Дом свой отдавшие бошам.
Мы лишь одни, простофили и дуры,
Питер не выдали немцам.
Не отдавали мы архитектуры
На произвол чужеземцам.
Не оставляли позора в наследство
Детям и внукам любимым,
Твердо усвоив со школьного детства:
Мертвые сраму не имут.
И осознать, вероятно, несложно
Лет через сто или двести:
Все воссоздать из развалин возможно,
Кроме утраченной чести.

[Радомир]

Снежный Рыцарь.

***

На побережье ветер и туман.
Не хочешь слушать Вагнера, но будешь.
Скользит в волнах седой левиафан,
Пока ты улыбаешься и куришь.
Твой мир прекрасен, он — аккадский миф
И адские врата в одном катрене.
Сплошной изящный слог, инфинитив,
Империя на старом гобелене.

Морская карта, если быть точней
/на побережье ветер рвет и мечет/.
А я хочу армаду кораблей
У горизонта, белого как плечи
Твои. Дослушать Вагнера и спать,
Пока молчат Иов, Исайя, Енох...
Зачем я научился различать
Их имена на лицах, и на стенах?

Изгибы букв или изгибы тел —
Нет разницы уже в конечном счете.
Утрачен список шхун и каравелл,
И парус "Сциллы" замер на излете...
На побережье скука и война
Троянская, как водится у моря.
Надеть перчатки, шарф и ждать коня —
Дождаться только холода и соли,
Скупого неба, северных ветров...
/мой древний миф, согрей меня словами/.
Скользит левиафан среди снегов,
Услужливый garсon между столами.

Всё суета. Пустыня. Божество
Я встретил лишь однажды у причала.
И было у него твое лицо,
И тайных слов, оно как ты, не знало.

Как вечность пережить среди зимы,
Не сдаться в плен какой-нибудь химере?
И верить, что есть в море корабли,
Плывущие к тебе на самом деле.
Твой мир прекрасен, он — аккадский миф,
/Пока ты улыбаешься и куришь/
И ничего, что близится отлив,
Что божество своё ты не разлюбишь.

[Радомир]

Татьяна Щербинина.

Черный мыс.


Отражается в реке тишина.
Воды светлые, и светлая высь.
И впадает прямо в небо Двина
Там, где врезан в горизонт черный мыс.
Нелюдимый берег лесом порос.
Черный мыс, как оконечность креста,
Что, невидимый, встает в полный рост,
Осеняя все глухие места,
Безоглядную, великую ширь -
Захолустье Всея Руси.
Здесь когда-то раньше был монастырь.
Только некого об этом спросить.
Небо сонное склоняется вниз,
Обнимая задремавший поток.
И виднеется вдали черный мыс,
Как надежда - неизвестно на что.

[Радомир]

Стеклянный Дым.

до мороженки.


Ночи чёрные и белые в королевстве ледяном,
засыпаем с королевами, согреваемся вином,
откупаемся и каемся - век нам снега не видать,
вот чаёчком накидаемся и пойдём себя гулять.
И весёлые покатимся - расступись резвей народ,
королева скоро хватится, да не скоро нас найдёт,
а потом придём тверёзые - чей хрустальная туфля?
и алмазы небо звёздное развенчают до нуля.
Ахх бы мне такую нежную в черно-белых вечерах,
для чего я бабу снежную сочинил себе вчера?
И теперь всё до мороженки, даже если масть не та,
а в тумане белом ёжики
ищут черного кота.

[Радомир]

Вячеслав Кислицын.

серая ворона.


Видишь, серая ворона,
Вот и выпал белый снег.
Ты сегодня вне закона –
Ты на нём приметней всех.
В клюве мнёшь кусочек сыра
И молчит в тебе пророк,
Где же ты его, проныра,
Умыкнуть втихушку смог.
Где у нас столы накрыты
Для непуганых ворон?
Город в снежном колорите
Стал похож на белый сон.
В этом сне твой след заметен,
Словно клякса, серый след,
В оперении отметин
Серых дней и серых бед
Всех, что клювом ты прощёлкал
И не прятал карих глаз
В воронёных круглых щёлках,
Выставляя напоказ.

Ешь свой сыр, вещун голодный,
На погоду не взыщи.
Пусть голодный, но свободный...
Да не каркай, помолчи!

[Радомир]

Владимир Мялин.

Новая Басманная.


1.

С телегой тащится каурка
Который век, который год!
И, треснув, помнит штукатурка
Купецкий и дворянский род.

Дома желтеют по привычке,
Зияя дюжиной окон.
И у двери молчит табличка –
Кузина медная икон.

2.

Родная улица из детства.
Как хороша морозным днём!
И не кромешника наследство
Мне слышно в имени твоём:

Ваниль и мёд, и басмы тонки;
И хлебы дыбятся, пока
Каурка цокает сторонкой,
Тряся на козлах ямщика.

[Радомир]

Александр Нерчинский.

Питерское, сонное.


Где огнегривый лев, наконец, остыл
Сфинксы от древнеегипетской дохнут лени
Тронув неправильно сросшиеся мосты
Полночь легла... и развела колени

Спи и дыхания не учащай пока
Пусть тебе будет позволено хоть немного
Дольше других вгрызаться
в радужные бока
Яблока неземного

Прежде чем крови вновь убыстрится бег
Раньше, чем станет этот
дом-на-колесах бредить
(Где размножаются спорами о тебе
Наши хвощи-соседи)

Спи – у тебя еще целые пол часа
Чуткая слухом. Шорохами ранима...
Кажется, я полюбил тебя за глаза!?

Долго еще за глаза называл любимой

[Радомир]

Александр Спарбер.

О горилле.


Жила-была одна горилла,
она совсем не говорила –
ни по-английски,
ни по-немецки,
ни по-китайски,
ни по-французски,
ни даже – о боже! – по-русски.

Но всё же что-то понимала,
хоть тоже, представьте, мало.

Забыл сказать: её звали Фрида,
была она грозного вида
(то есть выглядела как бандит)
и не жаловалась на аппетит.

И вот служитель зоопарка по имени Петер Шмых
стал обучать её языку глухонемых.
Он потратил на это четыре года,
и ему удалось победить природу:

она даже жестикулировала понятно,
хотя и немного невнятно,
а уж понимала практически всё,
что он махал перед глазами её.

И тогда этот, с позволенья сказать, идиот
решил объяснить ей, что она умрёт.
Ты исчезнешь – показал он – и уже не вернешься обратно,
то есть это крайне маловероятно:
на миллиарды людей, например,
есть только один пример.

И она поняла.
И впала в депрессию.
И перестала есть, и
от истощения умерла.

Такие дела.

[Радомир]

Игорь Северянин.

Встреча в Киеве.


Еще одно воспоминанье выяви,
Мечта, живущая бывалым.
…Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве
И бархатом обитый алым.
Ты миновалась, молодость, безжалостно,
И притаилась где-то слава…
…Стук в дверь купе. Я говорю: «Пожалуйста!»
И входит женщина лукаво.
Ее глаза — глаза такие русские.
— Вот розы. Будь Вам розовой дорога!
Взгляните, у меня мужские мускулы, —
Вы не хотите их потрогать? —
Берет меня под локти и, как перышко,
Движением приподнимает ярым,
И в каждом-то глазу ее озерышко
Переливает Светлояром.
Я говорю об этом ей, и — дерзкая —
Вдруг принимает тон сиротский:
— Вы помните раскольников Печерского?
Я там жила, в Нижегородской.
Я изучила Светлояр до донышка…
При мне отображался Китеж… —
Звонок. Свисток. «Послушайте, Вы — Фленушка?»
— Нет, я — Феврония. Пустите ж!

[Радомир]

Федор Сологуб.

Хорошо, когда так снежно.


Хорошо, когда так снежно.
Всё идёшь себе, идёшь.
Напевает кто-то нежно,
Только слов не разберешь.

Даже это не напевы.
Что же? ветки ль шелестят?
Или призрачные девы
В хрупком воздухе летят?

Ко всему душа привычна,
Тихо радует зима.
А кругом всё так обычно,
И заборы, и дома.

Сонный город дышит ровно,
А природа вечно та ж.
Небеса глядят любовно
На подвал, на бельэтаж.

Кто высок, тому не надо
Различать, что в людях ложь.
На земле ему отрада
Уж и та, что вот, живешь.

[Радомир]

Вера Сергеевна Бутко.

Про котика.


Я стихи сочинила про котика.
Вот что пишут читатели мне:

"Между строк проступает эротика."
"Этот кот призывает к войне."
"Ощущается Кафки влияние".
"Злободневное, ржу не могу!"
"Здесь сознание и подсознание
Конфликтуют на каждом шагу."
"Прототипом был кто? Не Раскольников?"
"Инфантильные нотки в конце."
"Нет морали, но, в общем, прикольненько."
"Как Вы смеете так о Творце?!"
"Автор явно сидит на наркотиках."
"Автор - гений! Читаю, дрожа!"

Я стихи сочинила про котика,
Но пока пусть в столе полежат.

[Радомир]

Фокеева Елена.

Ветер.


Ветер руки разнимая,
Дарит русло и исток
Я ребенок вечный мая,
Его алый лоскуток.

И уроки постигая,
Научилась жить и ждать.
Я совсем уже другая
И в науке побеждать.


24.02.2022.