[Радомир]

Мэг Каммингс.

Лучшему из городов.


В серой дымке рассеются сны, уходя,
Штор легонько коснется норд-ост на рассвете.
Я люблю просыпаться под звуки дождя
В этом городе - лучшем на всем белом свете.

Здесь ветрами залив навсегда покорён,
Здесь живут облака всех возможных оттенков,
Здесь был гением каждый дворец сотворён,
Здесь гранитная память порою священна.

Здесь невидимый Гендальф разводит мосты,
Открывая недолгий сезон навигаций.
Вдалеке парусов заалеют мечты,
Мостовые пропахнут парфюмом акаций.

Над соборами робко сияют кресты.
Оставляя в сторонке Дворцовую, Невский,
Я люблю прогуляться в нём без суеты
По местам, где когда-то бродил Достоевский.

Очарована городом, скованным в льды,
Здесь на каждом углу узнаваемый почерк,
Здесь знакомы до боли всех статуй черты,
Здесь блуждают по улочкам белые ночи.

Солнце высушит стены колодца двора,
Распахнутся с надеждой оконные створки.
На Неву залюбуется Домик Петра,
Вновь её изучая от корки до корки.

Над Лебяжьей канавкой кружатся стрижи.
Питер дышит, оживший под кистью Брюллова.
Знаешь, мне в этом городе хочется жить
Оттого, что и ты им, как я, очарован.

[Радомир]

Мила Исаева.

Ноль Ноль Ноль.


Как ни крути,
отсчёт всегда обратный,
не сомневайся -
будет ноль:ноль:ноль.
Не важным станет Петербург
парадный
и Бродского в горшках
желтофиоль.
И гарантированно будет место,
стабильность и
отсутствие зарплат,
познаешь то,
что было неизвестно -
река там с переправой
или сад.

[Радомир]

Болдов Лев.

Ты знаешь прелесть тонкого вина...


Ты знаешь прелесть тонкого вина,
Смакуешь женщин, как плоды искусства.
Ты — дегустатор, ты не пьёшь до дна
И никогда не притупляешь чувства.
Тебе похмельный омут не знаком
И горечь, что всегда на дне бокала.
Ты каждым наслаждаешься глотком,
Чтоб жизнь нектаром в горло протекала!
И, искушённый в тайнах ремесла
Высокого, жалеешь горьких пьяниц,
Что хлещут без разбора, из горла,
Как на банкет попавший голодранец.
Что за охота за блаженства миг
Платить тоской, апатией и рвотой?
Умеренности трезвой ученик,
На эти корчи ты глядишь с зевотой.
Тебя не засосёт порочный круг.
Ты будешь жить — без судорог и колик.
Завидую тебе, мой мудрый друг!
И снова пью до дна — как алкоголик!

[Радомир]

Игорь Гуревич.

Тебе, моя любимая корректор.


«Исправлено: ошибок больше нет» -
корректор как минер на поле брани.
Ошибок нет, а с ними весь сюжет
приглажен, заштрихован, отчеканен –

и нет меня. Причесан и побрит,
нарочно трезв – из прошлого лишь имя.
И мой незатухающий бронхит
залечен до смерти тире и запятыми.

Корректор мой! Боготворю тебя,
всей болью ребер, вставленных как надо –
край фрака от Кардена теребя,
стучу в ворота правильного ада.

Мой ретроград, знаток всех «при» и «пре»,
любовь прижавши гербовой печатью,
ты сделала из слов моих суфле,
ажурную салфетку для кровати.

Исправлен весь. Ошибок больше нет.
Так от чего же корчусь я от боли?!
Благодарю за правку, за совет -
пойду и подорвусь на минном поле.

Пускай такой дурацкою ценой,
отстаивая на ошибку право –
но точку я оставлю за собой,
лишив тебя возможности поправок.

[Радомир]

Алла Арцис.

Иное.


Так бывает: легко излагая,
вставишь строчку – собьётся мотив.
Ждёшь одну – а приходит другая.
Ждёшь пожара, а будет разлив.

Суть – не то же, что чаянья плоти.
Жив – и вроде уже повезло,
и откуда-то взявшийся плотик
превращается плавно в крыло.

Подвиг Лота, а может, и Ноя –
напряженно внимать голосам.
Ждёшь чего-то – случится иное,
остальное придумаешь сам.

Да и полно пенять непогоде –
закружит, сокрушит, согрешит…
Всходят робкие зёрна мелодий
В незатопленной части души.

[Радомир]

Антон Рудковский.

Допрос.


« Что? Доктор, говоришь? На сто процентов?
И я тебя не вправе обвинять?
И вылечил ты сотни пациентов,
И, дескать, пожалейте Вы меня?
Я тоже доктор, мы с тобой коллеги,
Я – социальный доктор средь людей –
Таких, как ты, я превращал в калеки
За их инакомыслие идей!
На этом стуле и под протоколом
Подписывали всё, что подавал,
И те, кто называли себя Вором,
Ломались все, кто как ни блатовал!
А уж тебя, дрянного докторилу
Я умотаю в несколько минут!
Я – социальный доктор! А могилу
Тебе как раз по росту подберут…
Да нет, не я – блатные на прогулке,
А перед этим в Маньку превратят,
Сейчас пересменка будет в караулке,
И камеру к блатным определят!
Вот там тебе расскажут «жили-были»!-
И следователь смолк. Он ждал эффект.

- Вы, гражданин начальник, тут забыли:
Ведение допроса, как предмет,
Вам я преподавал. И мне зачёты
Вы бегали сдавать по восемь раз,
Ещё тогда я заподозрил что-то,
Сейчас я точно понял – пидорас!

Я выплюнул зуб со второго удара
И засмеялся: ну точно, ты - врач!
Врач-стоматолог пришёл с перегара
И объявил: «Всё! Теперь я – палач!»
Какой же ты доктор, если ты – мусор?
С детства запуганный, битый отцом,
Редко пожрать удавалось от пуза –
Родитель в запое, и рос сорванцом.
Рос и мечтал на отце отыграться,
Злобу тая и сжимая в кулак.
Где же ещё ты бы мог оказаться,
Как не в охране родного ГУЛАГ?
Вот разгулялся-то ты на ГУЛАГе:
Зубы и вопли летят аж во двор.
Здесь ты как царь. Протокол на бумаге,
Избит, подписан – это приговор.

Я выплюнул кровь, и я продолжал:
- А по ночам тебя мучает сон –
Пьяный отец тебя к койке прижал,
Резкая боль и пронзительный стон,
И как завизжал ты: «Папка, не надо!»
Ты и сейчас по ночам так орёшь,
Чёрная месть – для тебя лишь услада,
Только два раза отца не убьёшь!
Такие, как ты, будут всем всегда мстить,
Такие всегда и идут в кумовья,
Чтобы своим амбициям служить –
Дырявая порода пидарья!

Раздался выстрел. Следователь рухнул.
Вбежал конвой, и вот что он застал:
Мой зуб в крови, как лопнувший фурункул
Посередине камеры лежал.
А рядом я в застёгнутых браслетах
Лежу в крови на половой доске,
И следователь рядом с пистолетом,
С дымящейся дырою на виске.

[Радомир]

Андрей Подушкин.

На кровь сбегутся муравьи...


На кровь сбегутся муравьи,
Когда застрелится лесничий,
На кровь сбегутся муравьи,
Таков у муравьёв обычай.

И будут шарить по ноздрям
И оттопыренному веку,
И думать:"Всё-таки не зря
Мы приобщились к человеку".

[Радомир]

Елена Раадуга Казнина.

две Евы в одном Эдеме.


две Евы в одном Эдеме
смакуя кровавую мэри
в тени раскидистой ели
давят яблочный сок
в сапожках кожи змеиной
[взгляд девственно-чистый невинный]
лепят кувшины из глины
болтая о том и о сём.

тут голос раздался свыше
дрогнули кроны и крыши
[у Ев не хватает две тыщи
а сидр еще не поспел]

- дамы,
возьмите к себе Адама
у мальчика драма,
несносная мама
с ним литр Агдама.
и его не пустили в Ад

- вы безусловно милый, Адам
не обессудьте вы там
Эдем – это чисто для дам

;но оставьте Агдам

[Радомир]

Александр Чжоу.

Полковник Н.

Памяти генерала И.С.Мрочковского, героя китайско-японской войны, командира бронепоезда "Призрак".


Читал ли Книгу Перемен,
Иль не читал полковник Н?
Читай её, иль не читай,
Не станет родиной Китай.
Круты в Китае берега,
И не сибирские снега.
России нет, и ей взамен -
Чужбина, всё-таки не плен.
И нет семьи, и дома нет,
Лишь на столе её портрет.
А он, конечно, не герой,
Но хочет он вернуться в строй.
И дует ветер перемен,
И вновь в строю полковник Н.
В чужой, загадочной стране
Полковник снова на войне.
Здесь днём бомбят, хоть подыхай,
И держится пока Шанхай,
И знает русский господин:
У них с Китаем враг один,
И не простит полковник Н
Врагу Цусиму и Мукден.
И посреди ночной поры
Выходит "Призрак" из норы,
Блестит броня, коптит труба,
И разгорается стрельба,
И раскаляются стволы,
Громя японские тылы.
"Микадо, сладок русский хрен?",
А командир полковник Н,
И у китайцев не потух
Сопротивленья стойкий дух.
Но подыхай, не подыхай,
А взят японцами Шанхай.
Ну что ж, судьбы не миновать,
Он снова будет воевать.
Полночный радиообмен,
Шифровку шлёт полковник Н,
Теперь не лезет на рожон,
Шпионом в логове чужом.
Узнав, японский генерал
Зубами тихо скрежетал,
И била жёлтая рука
В бессильной злобе денщика.

Сочельник, жизнь прошла как сон,
Дом окружён со всех сторон,
Живой не дастся он врагам,
И перед ним лежит наган,
И льётся в окна лунный свет,
И на столе её портрет.

[Радомир]

Илья Будницкий.

Круги.


Качели лучше карусели,
У них есть точка равнове..
И взлёт, когда душа не в теле,
А где-то выше, в синеве,

Причём, то смотришь близоруко
В слепящий полдень сквозь слезу,
То тверди точная наука
Ждёт оказавшихся внизу,

Но есть отсылки к вертикали,
Горизонтали, равнове..,
Как будто мы в себя упали,
И не испачкались в траве.

А карусель кружИт и крУжит,
Одно и то же, в никуда,
И с ней рассудок занедужит,
Как та падучая звезда.

Так выбирай!- как в детстве, коду, -
Кружить, рассудку вопреки? -
Смотреть на свет, огонь и воду
Небесной и земной реки.

[Радомир]

Змей Горыныч 3.

Пес.


Я иду пред тобой, и звенит земля:
Альфа-, бета- и гамма- – привычный страх.
Уберечь, увести, миновать поля…
Этот мир мертвечиной насквозь пропах.

Чувство шесть – это чуять не то, что ты,
Это видеть свечение злых ветров…
И развалины рядом не так пусты,
Как могло показаться тебе порой.

Ведь повсюду беда в миллионы жал.
Но я твой, я по жизни имею цель.
Перебравший механикус мерзко ржал,
Подключая мне разные штуки в цепь.

А пока разгорались мои зрачки,
Приговаривал: «Славный, надежный друг»,
И с паяльника капал свинцом на чип,
И куски бронешерсти ронял из рук.

Говорил, что на свете кромешный ад,
Но любого порвет за минуту страж
В металлический хлам, арамидный чад,
В кислый лоскут, кроваво-соленый фарш.

Он был прав – я готов на своем хребте
Удержать обожженный небесный свод,
Чтобы ты уходила от всех смертей
И всегда возвращалась в родимый дот.

Терпкий запах соляры, бетон, брезент,
Генератор, урча, создает уют.
Перед сном ты читаешь клочки газет,
Мне на холку ладонь опустив свою.

И мне кажется, время сродни ножу:
Отсекает секунды… Застыть бы так…
И в режим гибернации я вхожу,
Положив подбородок на твой башмак.

[Радомир]

ДУ МУ (803 – 853)

ПИШУ НА СТЕНЕ ПАВИЛЬОНА МОНАСТЫРЯ КАЙЮАНЬСЫ.
РЯДОМ С ПАВИЛЬОНОМ ТЕЧЁТ РУЧЕЙ ЮАНЬСИ,
У КОТОРОГО ЖИВУТ ЛЮДИ

Исчезли бесследно все те Шесть династий –
лишь дикие травы кругом,
А в небе бескрайнем всё так же, как прежде,
станицы плывут облаков.
По-прежнему птицы сюда прилетают,
гнездятся всё в тех же горах,
И люди всё так же поют или плачут
под шёпот негромкий ручья.
Глубокая осень завесила окна
густой пеленою дождя,
Вечерней порою на башне высокой
мелодия флейты слышна.
И всё-таки грустно, что нет больше в мире
достойных людей, как Фань Ли,*
Смотрю на восток… На озёра большие
неясные тени легли.

*Фань Ли, сановник княжества Юэ в эпоху Вёсен и Осеней (770 – 476). Был советником правителя княжества Гоу Цзяня (правил с 496 по 465 гг. до н.э.). Помог ему уничтожить враждебное княжество У, после чего «сел в лёгкую лодку, прошёл по Трём рекам, спустился к Пяти озёрам. Люди не знали, куда он дальше направился». («Вёсны и Осени княжеств У и Юэ»).

[Радомир]

Бахыт Шкуруллаевич Кенжеев.


Полжизни пройдет в романтических ссорах
с судьбою, да в водке с мороза,
когда и тебе перевалит за сорок -
рассеются поздние слезы,

и молвишь: довольно, служения ради,
испытывать грешное тело...
Белеют страницы старинной тетради.
Белы монастырские стены.

Что ж - отголосили слова, отолгали,
стекает росой по оврагу
бесшумное время расчета с долгами
за уголь, свинец и бумагу.

А воздух, похожий на воду речную,
течет - безоглядный, лиловый, -
покуда молчишь, свою гордость ревнуя
к непрочности шелка земного.

Лишь изредка вдруг пролепечешь на русском
наречии - хриплом, упорном -
о хрупкости, недолговечности, узком
луче между алым и черным.

И был ты писатель, а стал ты проситель,
как нищий у Божьего храма.
Простой человек, муравьиный строитель
любви из подручного хлама.

[Радомир]

Борис Панкин.

Могила или крематорий...


Могила или крематорий,
Какая разница, скажи?
Когда артерия в моторе
Рванет, и перестанет жить

Кусок изношенного мяса,
Что был вчера еще тобой.
И вот ты на столе распластан,
Чувак с трубой сыграл отбой,

Лежишь не в самом лучшем виде.
Прости мой ёрнический слог.
Надеюсь - свидимся в Аиде,
Даст бог. Пусть это будет бог.

Дай бог, чтоб там хоть что-то было -
Пространство, свет, любовь, печаль...
А крематорий ли, могила -
Без разницы. Прощай. Прощай.

[Радомир]

Марина Николаева-Бурак.

Авиатор.

Е. Водолазкину с благодарностью


Стрелки тикают редко,
Стынет времени пот.
Здесь последняя клетка,
Дальше - лишь небосвод:

Утоление боли,
Умолкание лжи.
Это взлётное поле
Для усталой души.

Ночь в окне затихает
Непроглядным клубком.
Самолёт отдыхает
Перед трудным прыжком.

Крылья, правда, помяты,
Но мотор не сдаёт -
И уйдёт Авиатор
В свой красивый полёт.

Это крайняя точка,
Дальше - вольный эфир,
И шагнёт одиночка,
Чтоб обнять целый мир.

Уязвим и ничтожен,
И совсем не силён,
Только милостью Божьей
Окрылён. Окрылён ...

С вышины улыбнётся,
Навсегда молодой,
Тонким лучиком солнца
Или новой звездой.

И нулям единицу
Не умножить на смерть -
Ей дано опуститься
На небесную твердь ...